Воспоминания военного хирурга

Начало вы можете прочитать здесь первая часть, вторая часть, третья часть.

Здесь я не увидел ни одной коровы. Были козы, более крупные, чем у нас, с большими отвислыми ушами. Ходили они семейками, травы тут не было, питались листьями редких кустарников. Однажды я заметил, как семейка подошла к кусту, мама их приподнялась, схватила куст зубами и пригнула вниз – не отпустила до тех пор, пока детки не обчистили всю листву. Однажды одна такая семейка по неосторожности зашла на территорию госпиталя и, видимо, ушла без одного козленка. Приходил афганец и спрашивал, не видел ли кто его козленка? Конечно, никто не видел, так же, как и мяса, мы не видели давно. 
Кое-какие продукты покупали в магазине военторга, где рассчитывались чеками, которые получали ежемесячно в виде заработной платы. 

Иногда ходили на рынок, покупали у афганцев фрукты. Они нас узнавали, шептались «шурави доктор», относились к врачам почтительно, с уважением. Страна бедная и своя медицина была слабая. 

С афганцами мы рассчитывались их валютой, афгани. Для этого нам приходилось обменивать чеки на их деньги. Курс обмена менялся часто, особенно после боевых рейдов, откуда наши ребята привозили с собой афгани, тогда их цена резко снижалась. «Если хорошо потрясти даже самого бедного афганца, и то можно вытрясти полмешка афгани», – говорили они. 
Однажды ночью афганцы привели к нам своего соседа. Час назад в его дом ворвались трое пьяных вооруженных людей и потребовали у него денег. Он ответил, что денег нет, т.к. три дня назад к нему уже заходили и забрали все, что было. Они ему не поверили и, приставив пистолет к щеке, произвели выстрел. Больного взяли в операционную, мне помогал стоматолог. Щека была прострелена насквозь, выбито семь зубов, некоторые тоже шатались, лицо, естественно, изуродовано. После обработки ран, на оставшиеся зубы наложили шины. 
У меня нет никакого оправдания этому беспределу. Война – дело грязное, это насилие, кровь, это ад. В аду безгрешных не бывает. Трудно понять человека, которому смерть смотрит в лицо ежедневно, у которого на глазах убивают близкого друга, что творится в душе его, когда кровью залиты глаза и в руках оружие. Нам не понять этого, так же они не были поняты после возвращения домой. 
Я разговаривал с одним командиром взвода, который часто участвовал в боевых действиях. Спрашиваю, были ли у них пленные и что они с ними делают? Он говорит: «Мы, как и афганцы, в бою пленных особо не стараемся брать, возни с ними слишком много. Сначала мы их сдавали местным властям, но однажды вижу, что наш афганец, которого сдали только вчера, едет по дороге на велосипеде. Посмотрели вокруг, никого не видно, и дали по нему очередью из автомата». «А ты уверен, что это был он?» – спрашиваю я. Немного задумавшись, он ответил, – «Может, и не он». 
Ответил так бесстрастно, что мне стало не по себе. Однажды к нам привезли женщину – афганку, в сопровождении мужа царандойца (это как наш полицейский). С его слов, позавчера на рынке на них было совершено покушение, он цел и невредим, а жена получила пулевое ранение в живот. Это была его любимая вторая жена и звали ее Сафура. В этот же день ее осмотрел местный хирург и зашил рану на коже, а что творилось в животе, его, видимо, не интересовало. Естественно, ей становилось все хуже и хуже, развивался перитонит, который начинается уже в течение ближайших 5-6 часов. Не зря наши бойцы, еще в годы Великой Отечественной войны, получившие ранение в живот, умышленно уменьшали время ранения, т. к. знали, что при больших сроках хирурги их возьмут в последнюю очередь, вначале оперируя более перспективных. У нашей больной после ранения прошло двое суток. На операции выявилось ранение тонкой кишки и, как следовало ожидать, гнойный разлитой перитонит. Несмотря на все это, она как истинная афганка, благодаря хорошей восприимчивости к антибиотикам, пошла на выздоровление. Но на шестые сутки, из-за формирования гнойника в животе, произошло полное расхождение швов раны и эвентрация кишечника (выход кишки наружу). Повторно зашить рану не было возможности, уложили кишку обратно в брюшную полость и все это укрыли салфетками, обильно смоченными мазью Вишневского. Перевязки производились ежедневно. Вскоре больная пошла на поправку. 
В один из этих дней по радио передали, что умер Л. И. Брежнев. Сафура кое-что понимала по-русски и спрашивает меня: «Что, бабай дарт ( умер)?» Я отвечаю: «Да». « А Сафура дарт?», – следует вопрос. Успокаиваю, что нет. Она заулыбалась и, достав зеркальце, стала прихорашиваться. Через несколько дней ее отправили в Кабул, где сделали плановую операцию по устранению большой послеоперационной грыжи. Она осталась жива, но осталась ли любимой женой – не знаю. 

Афганцы поступали к нам не сразу после ранения, похоже, отлеживались некоторое время у себя, затем родственники находили знакомых из местных властей и привозили к нам. 

Приходя в сознание после операции, некоторые из них не могли скрыть свои настороженные, недружелюбные взгляды. 
Для лечения женщин в госпитале были выделены две палаты. Там работала гинеколог, жена одного из наших советников в войсках ДРА. Они жили отдельно от нас, в небольших коттеджах со своими женами. Условия жизни у них были значительно лучше. Иногда они приглашали нас в гости. Одно время у нашего гинеколога, по согласованности, лечилась жена главаря одной банды. Она была беременная и находилась на сохранении. У нее была отдельная палата с выходом на улицу, охраняли ее два головореза круглосуточно. Иногда к ней приходили дети, приносили разные фрукты. 
На территории госпиталя был свой морг. Вырыли глубокую яму, укрепили сверху бревнами и засыпали толстым слоем земли. Там было относительно прохладнее, оборудовали лежаки на 7-8 мест. Часто приходили командиры подразделений с бойцами для опознания личности убитого. Дело в том, что на боевые действия они ходили без документов и в историях болезней, вместо фамилии, мы писали «неизвестный». Было два случая, когда с поля боя доставили ребят без головы. Мы, в свою очередь, помогали в опознании, указывая на время и характер произведенных операций. Бойцы осматривая труп, иногда расходились в мнениях: один опознал, а другой сомневался. Это не удивительно, ведь после смерти человека, черты лица его меняются. Я надеюсь, что они потом разобрались, кто был перед ними. 
Были случаи гибели двух пар близнецов, погибли они не одновременно, а друг за другом, через месяц-полтора. Рассказывали, что они после потери своего брата, ходили как отрешенные, как будто сами искали смерти. До сих пор не могу понять, почему их не отправили тогда сразу домой? 
Связь с семьей была через письма. Письма ходили долго, особенно наши, они проверялись. Нас об этом предупредили заранее, чтобы не писали лишнего. Мы и сами не писали бы обо всем, что здесь происходило: родным не обязательно было все знать, так будет спокойнее на душе. 

В госпиталь неожиданно с проверкой приехала серьезная комиссия во главе с представителем из ЦК, три генерала и несколько полковников по разным видам служб. 

Причиной внезапной проверки стала жалоба одного больного офицера, лечившегося в инфекционном отделении, своему отцу генералу в Москву: как здесь кормят плохо, как тут все плохо… Я думаю, что его слова вполне могли соответствовать действительности. Генерал, в свою, очередь обратился выше. 
Комиссия ходила по всем отделениям госпиталя, к вечеру зашли к нам. Надо признать, представитель ЦК знал свое дело, его интересовало все, сколько прооперировано раненых, какие делаем операции, какова смертность. Вопросы он ставил конкретные и требовал конкретного ответа. Затрагивал вопросы питания, затребовал меню для больных, осмотрев, выразил недовольство. И задал для нас самый больной вопрос: «Есть ли у вас запасная электростанция?» Я ответил, что нет. «Товарищ представитель ЦК, он еще здесь недавно, не совсем в курсе дел», – вмешался генерал-майор медицинской службы. «Товарищ генерал, я не вас спрашиваю, сядьте!», – прервал его он. Я сказал, что электростанция нам очень нужна, так как нередко оставались без света во время операции. «И что вы делаете в этой ситуации?» – был вопрос. «Стоим, материмся», – вставил Арсланбек, наш хирург. «Посылаем за электриком, ждем, когда появится свет», – добавил я. 
– Вот у вас врачи – хирурги, которые достойно делают свою работу, –заметил он и добавил, – чтобы завтра же была электростанция. 
– Товарищ подполковник, если у вас возникнут какие-либо проблемы, обращайтесь ко мне лично, – и протянул мне свою визитную карточку. Он явно знал, что за нашу откровенность у меня могут быть неприятности. И они не заставили долго ждать. 
Начальнику госпиталя было объявлено служебное несоответствие, дали месяц на устранение недостатков, обещали повторную проверку и уехали. 
На следующий день привезли электростанцию, начальник медицинской службы армии доставил сам, был злой, как черт, но сдерживал себя. 
По всему госпиталю шла подготовка к предстоящей проверке, несколько улучшилось питание, кое-где шли ремонтные работы, наводили марафет.
Начальник госпиталя начал проявлять активность. До этого же был занят, в основном, своими делами. Приехал он сюда из Термеза, говорили, что у него там большая семья. Имел хорошие связи на таможне границы и занимался нелегальной доставкой водки, которую продавал через своего водителя. Ее привозили в цистернах с соляркой. Об этом знали все и пользовались этим каналом. Водка здесь была большим дефицитом, больше нигде не продавалась. Мы, хирурги, не могли пользоваться спиртом, он был разбавлен формалином. Кроме этого, он еще закупал дубленки и кожаные изделия, отправлял в Термез, где они пользовались большим спросом. Собственно, мы от него большой помощи и не ждали, уже хорошо то, что не вмешивался в нашу работу. 

Продолжение следует...

Фото предоставлено Ренатом Терентьевым.