Раны на сердце не заживают ...

автор, 20 июля 2020 - 12:00

620

Я услышала слова мамы: «Война! Война началась. Уходят…». Дома суета. Взрослые то заходят домой, то выходят. Ворота то открываются, то закрываются. Не могу понять их беспокойство. Вон, соседские мальчишки каждый дерутся, что в этом такого? Отец вышел из дома и посмотрел на меня. Мне так стало жаль отца (я впервые видела, как он плакал). Он обратился ко мне: «Доченька, я уезжаю далеко, очень далеко. До моего возвращения ты уже, наверное, вырастешь большой. Слушайся маму», – сказал он. Его взгляд навсегда остался в моей памяти. Я уже стала немного понимать значение слова «война» – мне стало очень страшно.

Возле ворот стояла запряженная лошадь. «Давай, Агли, быстрее, поторапливайся, мы ведь опоздаем», – обращаются товарищи к отцу. А он все никак не может оторваться от нас, то отходит, то вновь возвращается. Затем сказал матери: «Кашифа, ты еще совсем молода, если выйдешь замуж, не оставляй, пожалуйста, Гульфию». Отец очень любил меня, обращался ко мне «Моя драгоценная доченька». Если он приходил с работы, а меня не было дома, то, несмотря на свою усталость, выходил на улицу и искал меня. Дяде Нурмию, который пришел его провожать на фронт, сказал: «Если к тебе придут мои дети просить еду, не пожалей для них кусок хлеба. Чую я, что не вернусь».
Девушки, которые пришли провожать своих парней на фронт, безутешно плакали, а сами украдкой что-то засовывали им в карманы. Позже я расспросила и узнала: оказывается, они дарили любимым вышитые платочки на память, орехи и сладости.
В день, когда наши отцы ушли на войну, плакала вся деревня. Даже у лошадей на глазах были слезы, да и деревенские собаки вели себя так, словно чувствовали какую-то беду. Все вышли проводить мужчин. Мамы шли за отъезжающими до тех пор, пока не устали дети. Те, кто помоложе, снимали свои платки и махали ими. В какой-то момент повозка с мужчинами остановилась. «До свидания, ждите наааас!..», – услышали мы их голоса.
Ах, эта проклятая война! У матерей сердце сжималось от боли, когда они видели своих голодных детей. Хорошо еще, что рос дикий лук, молодая крапива, листья свеклы. Семена лебеды позволяли нам не умереть с голоду. Нам хотелось досыта наесться, потом с удовольствием поиграть, купаться в пруду по десять раз в день. Наши игрушки были самодельными – мячи, сваленные из коровьей шерсти, да куклы, которые мы сами шили из кусочков материи. Детвора всегда в движении – бегали, играли. А затем, как правило, пробуждается и аппетит – хочется кушать. А кушать-то нечего.
Однажды, устав от постоянного чувства голода, мы сподругой Розалией пошли на поле. Слышали, что уже подоспел зеленый горох, его можно есть. Когда осталось 100 метров до поля, начали ползти. Только начали рвать стручки, как откуда ни возьмись появился сторож и ударил нас плетью по спине. Меня начало тошнить, Розалия от страха и боли обмочилась. Очень болела спина, а еще сильно колотило маленькое детское сердечко. Неужели нельзя было просто прогнать со словами: «Дети, знаю, что вы голодные. Больше на поле не заходите». Эх… Отцы на фронте, мы голодные. Да и голод то можно как-то вытерпеть. А вот как быть с плохими вестями, которые поступают с войны? Маме было невыносимо тяжело, когда она получила весть о смерти отца. Даже бабушка (мама папы) ходила, склонив голову. Да и нам стали меньше уделять внимания – не ругали за то, что долго гуляли на улице. Иногда они задумывались о чем-то своем– застывали и подолгу молча смотрели в одну точку.
Сиротское детство всегда напоминало о себе. Стало большой проблемой того времени поиск дров для топки печки. Казалось бы, в лесу полно засохших деревьев, много и упавших. Но их нельзя брать без разрешения. Там тоже может появиться лесной сторож. Да и не только сторож. Однажды отобрали даже самое ценное «транспортное средство» – ручную тележку.
Мы не знаем, как погиб наш отец на войне, захоронен он или нет, тоже неизвестно. Вот эта неопределённость не дает покоя. Отцы пропали без вести, нет ни орденов-медалей, ни могил… К сожалению, нет и уважения к сиротам войны.